Ключевский В. О. Неопубликованные произведения

оглавление

Захолустные мелодии

[Без даты]

Наша улица - улиц столичных краса. Т. е. губернских, и притом одного из самых скромных городов. Ё ней даже не процветает и продажа, хоть подчас небеса над ней прекрасны. Она недлинна, но крива. И вся прелесть ее состоит в том, что маем она вся тонет в цветущих садах, что заслужило ей репутацию деревни. Впрочем, большая часть высших особ города и не знает о ее существовании и, когда услышат ее имя, с удивлением спросят: «А что это за улица? Верно, где-нибудь за городом». От центра города отделена она действительно высоко поднимающейся над ней горой, покрытой березовым редким лесом, который по какой-то странной фантазии врезывается чуть не в средину города, но, будто сознав наконец неуместность своей выходки, резко оканчивается у обрыва горы. Гора совершенно закрывает два ряда низеньких домиков, и только дошедши до ее края, заметишь их у себя под ногами. Если бы какому чудаку волей или неволей пришлось скатиться с высоты, то он попал бы если не в трубу одной из этих лачуг, величаемых на местном наречии флигелями, то наверное на крышу.

В населении улицы столкнулись два противоположные элемента, - мещанский и бюрократический и, странно, живут в неразрушимом ладу. Может быть, этому помогает между прочим то, что здешняя бюрократия не доходит дальше коллежского асессора и потому чувствует свое отношение к буржуазии. Как бы то ни было, оба элемента живут дружно, взаимно уважая друг друга, - кумятся, роднятся, меняются интересами, кажется, мало заботятся о том, знает или пет о их существовании высшая их братия.

Но если же улица имеет право на существование и не за городом, а в его скромном углу, то и жизнь ее, выражаясь несколько кудревато, составляет тоже не последнюю струю в той волне, которой течет жизнь всего города. И здесь есть движение, хоть подводное, незаметное, над которым неподвижно лег слой мутной болотной воды. И здесь ходят слухи, действуют живые интересы, хоть эти слухи случайно передаются шумом стоящих на горе берез, гулом более живых частей города, хоть эти интересы для иной широкой натуры покажутся, право, менее булавочной головки.

В этой улице есть один довольно невеселый по наружности дом, но замечательный в том отношении, что редкий обыватель улицы, проходя мимо него и видя у окна кого-нибудь, не обнажит своей головы с ласковым поклоном, будь то простая, мещанская голова или чиновничья, с весом. Это дом приходского священника. С него мы и начнем знакомство с околотком.

II

Под вечер священник размашисто прошел сверху в калитку своего дома, неся что-то под полой широко развевавшейся от быстрой ходьбы рясы. А в доме все принаряжено по-праздничному. На столах чистые скатерти, а на одном из них даже поставлены два будто серебряных подсвечника с стеариновыми свечами. С маленького стола в переднем углу прибраны все ненужные вещи, имевшие обыкновение лежать здесь, и теперь на нем остался только завернутый в епитрахиль требник с золотым обрезом, неизменный спутник священника в его дневных и ночных визитах. Хозяйка - еще молодая красивая женщина - бегает в хлопотах и на ходу доканчивает свой туалет. Вероятно, что-нибудь вроде праздника затевается. К дому подъехал кто-то.

- Душа, душа! - кричит второпях хозяин. - Иван Терентьевич приехал.

И в комнату вошли две довольно плотные фигуры. Одна принадлежит самому богатому купцу в приходе, а вторая - его супруге. Помолясь, Иван Терентьеви- с лукавой улыбкой в полузакрытых глазах обратился к хозяевам:

- Вот и мы к вам - рады ли?

- Милости просим! Садитесь, садитесь!

Почти вслед за этими г.остями стали набираться и другие. Пришел Андрей Петрови- - набожный и веселый старик, грамотеи из мелких торговцев - с супругой; пришел церковный староста с супругой, сыном и снохой и ловко расшаркался. Скоро стала наполняться небольшая зала. Наконец, пришел аристократ прихода - секретарь губернского правления, почтительно всем поклонился, и ему все почтительно привстали с мест, кроме хозяина, который и без того не садился. Это были все пожилые, семейные люди. Роль молодых людей играли сын хозяина, один из первых учеников риторики и двое его дядей, еще не достигших степеней высоких на служебном поприще юриспруденции и неженатых, хоть одному из них было под 40 . Роль барышень никто не играл за неимением барышни в семействе хозяина. Да и не к лицу им было присутствовать на вечере, не ведающем ни танцев, ни музыки, ни изящных кавалеров.

Группы гостей разместились в следующем порядке. В углу на диване за столом, уставленным дюжиной тарелок с вареньями и конфетами, сидели купчиха, плотная, с грустным, но симпатичным полным лицом, мать хозяйки , старушка-протопопица, давно потерявшая своего супруга и с горем пополам доживающая незавидный век подле несколько других почтенных дам. Среди залы за зеленым столом резались в карты или просто сидели секретарь, два брата хозяйки - сыновья протопопицы - и другие из молодых. Вдоль стены чинно сидели и вели умную речь старики, сосредоточенно держа обеими руками перед самым носом чашки с пуншем. Наконец, на одном столе расположилась плотной кучкой группа бутылок, рюмок и тарелок с закуской. Хозяин кочевал от одной группы к другой с подносом, делавшим волнение везде, где ни появлялся он с услугой.

Каждая группа вела свой отдельный разговор, не мешая другой и даже не слушая их. Только с последней, расположенной на столе, время от времени все вступали чрез посредничество хозяина в интимную беседу, которую вели не иначе, как стоя. По мере ускорения пульса, которое производил пунш, и эти беседы с безмолвной стеклянной группой, и общий говор в зале становился более и более оживленным и пестрым.

Прислушаемся к этому разнообразному говору разнокалиберных гостей, соединенных гостеприимным хозяином. Начнем с угла, где сидят наши добрые молодые и старые старушки.

- Ах, царица небесная! Скажите, страсти какие! - тараторила болтливая дьяконица соседке, скромной даме средних лет.

- Да, матушка! - говорила протопопице плотная купчиха с невыразимой симпатией на несколько грустном лице. - Мы с вами еще в хорошие времена живем, только жалуемся часто. А прежде было, может быть, и хуже.

- Как почитаешь жития угодников божих, да сравнишь с нашим житьем-бытьем, так выходит, мы-то еще, слава тебе господи, на празднике! Никто нас не трогает. А тогда покою не было. Вот я на днях читала житие царицы Александры, так чего не тер­пела, - а ведь царица!

- Да, нам хорошо говорить-то; им-то каково было?

- Ах, Анна Петровна, нельзя ли опять взять у Вас «Потерянный рай»? Золотая книга! Хорошо я помню, как там ангел вводил Адама на высокое место и показывал ему, как будут жить люди после него, какие болезни будут, - все рассказал ему. Нельзя ли?

- Ее, никак, в кладовую отнесли. Я велю отыскать. Прислушаемся к зеленому столу.

- Вы, Андрей Петрович, - говорил секретарю молодой юриспрудент, - пристрастно смотрите на советника, хвалите его за то, что не он сделал, а другие, и находите в нем качества, каких в нем никогда и не было!

- Да, чего тут! - вмешался с своей вечной хихикающей улыбкой в полузакрытых глазах купец Иван Терентьевич. - Ужасная бестия этот Ваш советник! Знаю я его!

- Люди, занимающиеся коммерцией, могут и не знать его; они имели мало дела с ним, - ответил спокойно, не глядя на купца, секретарь с явным намерением поразить его.

- Толкуйте, Андрей Петрович! - захихикал еще сильнее купец, и не думая обижаться.

- Вот так отделал! - фыркнул в сторону молодой юриспрудент.