Ключевский В. О. Неопубликованные произведения
оглавлениеПриложение.
I. К курсу «Западное влияние в России после Петра»
Среди рукописей Ключевского сохранились черновые карандашные записи историка, датированные им 1891 г. (ОРФ ИИ, ф. 4, он. 1, д. 90, л. 1-33). На конверте, служившем обложкой, рукой Ключевского синим карандашом сделана надпись: «По западному влиянию в XVIII в. Курс и материалы», и далее простым карандашом: «Вопрос о древней и новой России -историография». Первый двойной лист архивного дела напечатан на машинке, вероятно, Я. Л. Барсковым, которым была снята после смерти Ключевского копия с его рукописного архива. На этом листе, кроме повторения приведенного текста обложки, есть пометы: «XVIII век. 60 страниц черновика и копии...» В архивном деле, судя по старой нумерации, сохранились листы с 10 по 40, т. е. почти 30 листов отсутствуют. Возможно среди них были три наброска «Древняя и новая Россия», которые хранятся в ГБЛ (ф. 131, п. 12, д. 3, л. 1-13). Эти наброски публикуются ниже после черновых материалов к лекциям.
Текст черновой рукописи представляет собой небольшие отдельные части публикуемых выше лекций. В этой рукописи отсутствует редакционная правка Ключевского, сделанная им позже в предлагаемом курсе. Части рукописи, которые отсутствуют в публикуемом тексте, даются нами ниже:
Из черновых материалов к курсу «Западное влияние в России после Петра»
К 1-й лекции:
XVIII век. Интеллигенция вообще. Лишние люди Тургенева: их горе - горе от ума, несчастие - в их неприспособленности к действительности, а в этой неприспособленности способнейших людей наших - осуждение не им, а жизни и ее условиям.
Протоколы -«Русская мысль», сентябрь, с. 38 и другие места отчеркнутые.
«Гамлет Щигровского уезда» заставляет горько задуматься над странной судьбой нашей образованности, которая отрывала людей от действительности и делала их какими-то мучениками образования. В основу образования должны быть положены свои культурные начала, и тогда только эта образованность не будет экзотическою и тепличною, каким стало европейское образование, перенесенное на чуждую ему нашу почву. - Ю. Николаев, «Московские ведомости», № 269 («Литературные заметки»).
Отношение Запада к России. - Соч. Соловъева, т. 47.
Впечатление каприза, непоследовательности, производимое жизнью русского общества в XVIII в. Невероятность такого впечатления при обширности, этнографическом составе и политическом строе России того времени. Источник впечатления - осложнение жизни общества. Телега и локомотив.
Причины осложнения жизни общества:
1) Господство туземных влияний до XVII в. и прилив иноземных с половины этого века; перевес последних над первыми в руководящих классах общества.
2) Разрушение цельности нравственного состава русского общества вследствие раскола; равнодушие к старине в православном обществе и ненависть к новшествам в старообрядческом - новые пружины общественного движения.
3) Усложнение международных отношений России вследствие деятельности Петра, превратившей Россию из равнодушной наблюдательницы западноевропейской жизни в деятельную ее участницу; новые задачи, впечатления и манеры.
4) Новый образ действий, вызванный указанными переменами. Как в личной жизни инстинкт последовательнее рассудка, так в жизни народной действие по преданию, политика памяти кажется последовательнее действия по расчету, политики соображений, выбора.
Жизнь русского общества в XVIII в. представляется нам капризнее прежней, потому что стали неуловимее для нашего наблюдения ее мотивы и разнообразные ее интересы.
Во всех этих условиях осложнения действует то скрыто, то выступая наружу, одна пружина - влияние 3ападной Европы. (Как это в § 2 и 4?) Со времени Петра оно и сильнее и шире. Как спорили об отношении к ней до Петра и какое отношение само собою установилось при Петре. Прежде 3ападная Европа действовала на нас, насколько мы ее призывали к себе на помощь. Теперь мы сами вошли в нее как прямые участники ее движений и отдались ее влиянию, насколько могли воспринять его. (Прежде мы наблюдали ее издали, робко заглядывая на нее через стену предубеждения и неприязни, нас отделявшую. Теперь она стала важной частью нашей собственной обстановки, сценой действия, а не предметом только наблюдения). Потому прежнее раздумье, что можно у нее заимствовать, и чего не нужно, сменилось решимостью заимствовать всё, что можно, потому что всё стало нужно. Потому 3ападная Европа стала действовать на нас не одними только техническими знаниями и житейскими удобствами, но и своими понятиями, страстями, международными отношениями. Значит, западно-европейское влияние после Петра было сильнее и шире, чем не только до него, но и при нем самом: уже не думали повертываться к ней спиной. Это влияние - капитальный вопрос нашей жизни с конца XVII в. Ко 2-й лекции:
Мы видели, что подготовка реформы Петра состояла в разрешении двух вопросов, последовательно один за другим возникших в умах людей XVII в., как только они почувствовали опасности своего положения и стали задумываться над недостатками своего быта. Это были вопросы о том, как воспользоваться плодами чужой мысли, не трогая своей, и как защитить свою мысль от влияния чужой, постоянно нуждаясь в помощи последней. Я наперед обозначу вам моменты, пройденные русской мыслью при решении этих вопросов. Эта решение началось при глубоком переломе...
Кому же прежде всего пришлось решать трудные и непривычные вопросы, представившиеся русскому уму в XVII в.? Они поставлены были политическими несчастиями, возникли из опасностей положения государства, следовательно, и решение их должно было стать делом тех, кто стоял на страже государственной безопасности, оберегал интересы народа, т. е. делом правительства. Но вот что достойно внимания: никогда прежде вопросы такой государственной важности так не волновали всего нашего общества, никогда самые простые люди не считали себя столь обязанными и способными решать их, как в XVII в. Политическая мысль, суждение о самых важных предметах государственного порядка не только стало общей привычкой, но и признавалось общим правом. «Весь мир качается».
Никогда прежде московское правительство не имело дела с таким возбужденным обществом, как при царях Михаиле и Алексее. Но к этому следует прибавить, что никогда прежде и московское правительство не имело такого сложного состава и так не вовлекало общества в свою деятельность, как в первое время после Смуты.
До конца XVI в. государством правил государь с Думой своих бояр. Земский мир не принимал прямого и деятельного участия в этом управлении: он только исполнял распоряжения высшего правительства и по временам обращался к нему с робкими челобитьями о своих нуждах. Государь указал и бояре приговорили: такой формулой обозначался источник закона в Московском государстве, и никакой третьей власти не требовалось для того, чтобы придать силу закона государеву указу и боярскому приговору. Государь и бояре не всегда действовали дружно, порой ссорились и бранились; царь Иван даже совсем поссорился со своими боярами, уехал от них из Московского Кремля, окружил себя особым двором, опричниной, предоставив боярам управлять землей. Земский мир оставался страдательным и молчаливым зрителем этих политических ссор и только скорбел о разладе своих богопоставленных властей. В XVI в. раза три или четыре созывался и Земский собор; но это были собрания тех же бояр, высшего духовенства, военных командиров, уездных предводителей дворянства с представителями высшего купечества столицы и старшинами столичного торгового-промышленного населения; все это были властные, должностные лица, правившие землей под руководством государя и бояр, а не представители земли пред государем и боярами.
Смутное время коренным образом изменило отношение правительства к земскому миру. Старая привычная династия, построившая Московское государство, пресеклась; наследственных государей не стало; земские уполномоченные не раз призывались выбирать новых государей; по низвержении царя Василия Шуйского в 1610 г. земля не один год оставалась совсем без государя. Силой обстоятельств, под гнетом политических несчастий и против воли самой земли воля земства стала решительницей судьбы государства. Эта воля земли возвела на престол и первого царя новой династии. На избирательном Соборе 1613 г. присутствовали едва ли не впервые выборные всей земли, всех классов общества, даже сельского населения, чтобы выбрать царя, который был бы всем люб, т. е. был бы царем всей земли, а не той или другой политической партии. Сохранились известия, что когда избрали царя Михаила, бояре заставили его поступиться полнотой самодержавия, под присягой обязали его делить свою власть с Боярской думой, ничего не делать без ее согласия. Участие боярства в управлении государством, хотя и без формального обязательства со стороны государя, не было новостью для русского общества; земля давно привыкла к такому разделу власти между двумя политическими силами, которые руководили ею с тех пор, как стало Московское государство. Новостью было то, что рядом с этими старыми политическими силами теперь стала третья - воля земли: при царе, земском избраннике, боярство принуждено было поделиться властью с землей, и Земский собор в царствование Михаила является деятельным рычагом законодательства и управления. В первые четыре года царствования Михаила земские выборные ежегодно присутствуют в Москве для обсуждения важнейших государственных дел, много раз призываются и после того. При всяком затруднении правительство обращается со своими нуждами и запросами к «совету всей земли», испрашивает у Собора согласия на объявление войны, на новые налоги. Царь Алексей следует примеру отца, созывает Земский собор для составления Уложения, для обсуждения вопроса о Малороссии, внимательно выслушивает земские ходатайства, спрашивает мнения того или другого класса общества по финансовым вопросам. Земское представительство приобретает определенное устройство, устойчивый склад, входит в нормальный состав управления, становится привычным сотрудником правительства и выразителем общественного мнения; у соборных гласных вырабатывается голос твердый, но не крикливый; при обсуждении самых щекотливых вопросов они не теряют политического такта, почтительного тона, не обнаруживают заносчивых притязаний, оппозиционных замашек; во весь XVII в. правительству не пришлось ни разу раскаяться в созыве Земского собора. И общество начинало понимать значение и компетенцию Земского собора...
Вы оцените значение такого состава управления в деле подготовки реформы Петра. Когда перед русским обществом стали тяжелые вопросы об его положении и отношении к Западной Европе, решать их пришлось не какой-либо политической партии или замкнутому кругу правительственных лиц. Над решением их призывалась поработать коллективная мысль всей земли; до чего додумывались отдельные умы, боярские и простые, уединенным, разрозненным размышлением, - всё это собиралось в одну Земскую думу в соборном приговоре или земском челобитье. Понятно, почему все общество было так возбуждено и самые простые люди считали себя призванными и обязанными судить о самых важных государственных делах. Поэтому кто бы ни был призван для их решения, больше некому было решать их, и как бы они ни были решены, лучше никто не мог их решить. Следовательно, решение, произнесенное в XVII в., мы не можем считать случайной прихотью или недомыслием отдельных лиц: это решение - мерка роста тогдашнего общества, верный показатель его разумения. К 7-й лекции:
Положение дворянства в местном управлении и сельском хозяйстве.
Действие Наказа и Комиссии 1767 г. на направление западного влияния в России.
Положение дворянства в местном управлении. - Губернские учреждения 1775 г. - Следы западного и туземного влияния в них. - Жалованная грамота 1785 г. и корпоративное устройство дворянства. - Характер участия дворянства в местном управлении.
Положение дворянства в сельском хозяйстве. - Вопрос о крепостном праве..-Причины его возбуждения при Екатерине II.- Постановка его в Наказе и Комиссии. - Законодательство Екатерины: расширение области крепостного владения и границ и усиление крепостного права. - Крепостное хозяйство. - Успехи оброчного хозяйства и их причины. - Управление крепостными, - Влияние крепостного права на характер дворянского землевладения. - Недостаток дела у дворянства в местном управлении и сельском хозяйстве.
К 9-й лекции:
Крепостные прежде стоили 40-50 рублей, теперь дороже, потому что стали богаче с увеличением торговли.
Иностранных колонистов теперь до 35 тыс. Лифляндия и Эстляндия не ставят ни одного рекрута.
«Из всех наций, находящихся под русским владычеством, сама Россия наименее счастливая и независимая.
О бескровности последних переворотов; причина - отсутствие жестокости в солдатах. Разврат высших классов. Пассивная храбрость народа». Их душевные проявления слабее, нежели у какой-либо другой нации, так что они как будто созданы, чтобы ими повелевали другие. Пьянство в праздники - одна из религиозных обязанностей народа.
Один из тысячи русских купцов изучил простую арифметику. Ни в одной чужой стране нет русской купеческой конторы; сбывают товары через факторов; весьма немногие решаются нагрузить корабль на собственный счет. Главные выгоды торговли достаются иностранцам.
Дворянство. Пренебрежение к иностранцам. 1)Французские авантюристы нашли доступ в русские семейства в качестве секретарей, чтецов, учителей и паразитов. Русские дворяне самые необразованные по сравнению с дворянством других европейских стран. На первом плане знание новейших языков, особенно французского и немецкого; говорят на них свободно, но правильно писать не умеют ни на каком. Дополняют образование путешествием во Францию, но при невежестве бросаются на все, что действует на воображение и воспламеняет страсти. Нелепое подражание чужой жизни; обычай модниц наряжаться в весенние костюмы на пасху; стройка домов по образцу воздушных дворцов Флоренции и Сиены. Правительству будет труднее цивилизовать дворян, чем крестьян: упрямство и скрытность. Народ противоречий и несообразностей; пышность и неопрятность, атеизм и суеверие, ненависть к иностранцам и копирование их. 3) Воспитание француженками - причина распущенности дворянок. Женщины высшего круга превосходят соседних в умении одеться, элегантности и внешних преимуществах. Лучше бы не имели дворяне никакого образования, чем какое дается им, потому что не могут сделать их полезными для общества и счастливыми. Отношение власти к успехам цивилизации: весы (?) ее держать в своих руках, останавливать ее успехи, когда они приходят в столкновение с ее авторитетом, и поощрять только, когда способствуют ее величию и славе. Большая часть проектов немецкой императрицы не осуществимы на практике. Никто из государей не относился так ревниво к власти, как Екатерина II. 512. Древняя и новая Россия.
Первый набросок [около 1866 г.]
Вопрос о древней и новой России
1. Постановка. 2. Происхождение и значение. 3. Способы решения.
1'. Постановку и способ решения этого вопроса в исторической русской литературе XVIII в. всего удобнее изучить по двум запискам: О повреждении нравов кн. Щербатова и Мысли о России неизвестного автора.
Основная мысль сочинения кн. Щербатова (1786-1789 г.) высказана в краткой и яркой картине порчи русских нравов, чем начинается записка: «Мы подлинно в людкости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению наших внешностей, но тогда же с гораздо вящей скоростью бежали к повреждению наших нравов». Автор хочет открыть причины порчи, а потом показать самую ее историю (с. 3). Главным источником этой порчи он признает жажду удовольствий, что он называет «сластолюбием». Показать, как эта жажда постепенно портила русские сердца - такова главная цель автора (с.5).
Для контраста повествованию о порче нравов предпослано идиллическое изображение простоты допетровского быта при московском царском дворе и в частных домах: это - светлый фон, на который автор кладет затем свои мрачные краски. Особенно резко проведены некоторые черты древнерусского быта, как то тесная связь между родственниками, почтительность младших родичей к старшим, «почтение к родам», к породе даже со стороны самовластных государей, вообще «твердость в сердцах», домашняя и общественная дисциплинированность понятий и отношений (с. 13).
Началом порчи была «нужная, но, может быть, излишняя перемена Петром Великим», как выражается автор, т. е. необходимая, но слишком радикально и широко введенная реформа Петра. От такой перемены «пороки зачали вкрадываться в души наши» в каждое царствование с часу на час все более, так что история правлений стала историей пороков (с. 16).
Петр Великий вводил не только науки, искусства, ремесла, технику военную, правительственную и торгово-промышленную, заимствуя все это у иноземцев, но и старался водворить в России людскость, общительность и великолепие, какие видел на Западе, чтобы смягчить древние русские нравы, казавшиеся ему грубыми, ввел новое платье, завел собрания, свободное обращение полов и т. п. Возникли новые интересы, чувства, начали ценить красоту и знать ее силу, любить украшения, роскошь; понимать удовольствие нравится и т. д. (с. 17). Все это стоило денег, усиливало мотовство, разоряло, заставляло искать милостей у властных и сильных. «Так грубость нравов уменьшалась, - говорит Щербатов, - но оставленное ею место наполнилосьлестью и самством (эгоизм, себялюбие), а отсюда произошли раболепство, презрение истины, обольщение государя и прочие зла» (с. 23). С другой стороны, отмена местничества, хотя вредного для государства, но не замененного никаким правом для родовитой знати разрушила фамильную солидарность родичей, истребила мысли благородной гордости в дворянах, «ибо стали не роды почтенны, а чины, заслуги и выслуги»; к тому же новый порядок службы, заведенный Петром, ставил в рядах армии дворянина простым солдатом наряду с его холопом, который, дослужившись до офицерства, даже бивал его палкой. Все это делало человека робким, одиноким, без опоры и защиты, беспомощным перед сильным. Наконец, похвально старание Петра истребить суеверие в народе, бритье бород, преследование ложных чудес и ханжества. Но худо, что всему этому не предшествовало просвещение народа, а потому, отнимая суеверие у непросвещенного народа, Петр отнимал и самую веру. «Уменьшились суеверия, но уменьшилась и вера; исчезла рабская боязнь ада, но исчезла и любовь к богу и святому его закону, и нравы за недостатком другого просвещения, кроме веры, потеряв сию опору, стали приходить в разврат» (с. 27-29).
Я нарочно подробнее изложил суждения кн. Щербатова о реформе Петра: в них особенно ясно выражается историческое мышление автора. Дальнейшее изложение в этом отношении не так важно для нас: это печальная повесть о пороках, накоплявшихся в высшем русском обществе с каждым царствованием и к концу века составивших сложный покаянный требник, которым мог бы пользоваться русский священник при исповеди русского человека из высшего общества. В этой повести обильно рассеяны любопытные бытовые подробности, воспоминания, характерные анекдоты о людях и отношениях, что придает записке значение ценного исторического источника. Автор помнил время с царствования Петра II и сам называет себя «очевидным свидетелем» того, что совершалось, и как жили при дворе и в высшем обществе с царствования Елизаветы до 1777 г. (с. 59 и 86). Можно отметить наблюдение Щербатова, что рассадником пороков после Петра Великого был двор, от которого «они разлились и на другие состояния людей», именно с царствования Елизаветы (с. 78-79). Укажу еще мимоходом на суждение Щербатова о Екатерине II. Страницы о ней в записке Щербатова - самое мрачное и жестокое, что можно прочитать о Екатерине. Во всей ее деятельности он видит одно руководившее ей побуждение - «славолюбие», тщеславие. Политику ее и.внешнюю и внутреннюю, при всем ее внешнем блеске, он осуждает как бесплодную или вредную для России. Ее торжество над Польшей только усилило русских врагов; ее губернские учреждения и сословные жалованные грамоты только умножили ябеду и усилили общее отягощение народа; ее воспитательные и учебные заведения оказались бесплодными (с.1 90-92). Своим характером, обращением с людьми, своим образом мыслей и действий она довершила общую порчу нравов в России, своим вольнодумством разрушив последнюю опору совести и добродетели - религию (с. 94).
Все это любопытно, как суждение современника. Но для нас всего важнее то, как объясняет Щербатов начало порчи, т. е. его взгляд на реформу Петра. Мы видим, что он наблюдал и размышлял, вдумывался во внутреннюю связь явлений, понимал психологию нравов, строение общежития. Он заметил в реформе Петра черты, которые дали нравам неправильное направление. Назвав реформу «нужной, но излишней», он один из первых, если не первый, попытался отделить в ней необходимое от излишнего, т. е. ненужного или преждевременного. Из его рассуждения выходит, что вводя науки, ремесла, военную и промышленную технику Западной Европы, можно было повременить борьбой со старыми русскими грубыми нравами, чтобы не заменить их цивилизованными пороками, что, исправляя религиозную жизнь народа, надобно было сперва просветить народ, а потом уже искоренять суеверия крутыми указами о бритье бород и ложных чудесах, чтобы заменить суеверие верой, а не безверием.
Итак, по мнению кн. Щербатова, ошибкой реформы было слишком широкое ее действие, простиравшееся на такие стороны жизни, которые в изменении не нуждались или даже не могут быть изменяемы по чужим образцам. Надобно заметить такую постановку вопроса людьми, доживавшими XVIII век: речь шла уже не о том, нужно ли было вообще заимствовать чужое, а о том, правильно ли и обдуманно ли оно было заимствуемо, в меру ли действительной потребности и полезности. Такая постановка вопроса была важным успехом русской исторической мысли.
Так же ставил вопрос и противник Щербатова Болтин. Он не против самой реформы, а только против ее излишней широты и радикализма: «неумеренное исправление причиною было разрушения многих царств; исправляя обычаи и нравы, надобно иметь великое познание человеческого сердца, чтоб не сделать при сем случае лишнего». Человек состоит из пороков и добродетелей. Надобно тщательно взвешивать вред обычая и пользу, ожидаемую от его уничтожения, и если вес окажется равным, лучше оставить вещи так, как они были (Леклерк т. 2, с. 355). Болтин понимает физиологию общежития и с этой точки зрения судит о мерах Петра. Обычаи безвредные и безразличные в нравственном отношении не стоит уничтожать или запрещать; и вообще насильственное изменение понятий и обычаев не безопасно: «Не должно вводить насилием перемен в народных началах и образе умствования их, а оставлять времени их произвести» (Леклерк, т. 2, с. 350) замечает он, говоря о бритье бород. «Какой вред приносили государству бороды? Никакой. Какую пользу принесло обритие их? Никакой же; но принуждение к тому великий вред причинило. Когда характер мой хорош, что кому нужды до того, что лицо у меня мохнато, что платье на мне длинно, что, знаменуя себя крестом, не так персты складываю, как другие?» (Леклерк, т. 2, с. 363). Так с помощью общих соображений о свойствах человеческой природы и о законах людского общежития старались выработать прочные основания для оценки реформы Петра (Ср.: Леклерк, т. 2,с. 251 и211.
2. Вопрос о древней и новой России, как его ставили люди второй половины прошлого века, был только новой фазой в развитии старого и более общего вопроса об отношении России к Западной Европе. Этот общий вопрос, как известно, был возбужден людьми XVII в., как только началось у нас западное влияние. По характеру господствовавшего у нас тогда миросозерцания этот вопрос перенесли на религиозную почву и превратили его в шумный спор о религиозной опасности или безвредности общения с католическим и лютеранским, вообще еретическим Западом. То была неправильная постановка дела: западное влияние тогда не касалось религиозной жизни, а должно было удовлетворять нуждам государства, несло к нам не всю культуру Западной Европы, а только плоды ее технического знания, нужные для внешней обороны государства и для обогащения народа. Следствием неправильной постановки вопроса было неправильное его решение, сказавшееся в разделении русского церковного общества. Реформа Петра изменила дело; вопрос о западном влиянии преобразился в оценку преобразовательной деятельности Петра, в суждение о том, что он сделал с Россией и как относится преобразованная им Россия к прежней дореформенной. Староверы XVII в. говорили: западное влияние вредно, потому что есть дело папы римского, «дяди антихристова», уготовляющего путь в православную Россию своему племяннику. Стародумы XVIII в. говорили: западное влияние полезно в пределах русских потребностей; но Петр, расширяя его, переступил эти пределы и вместе с полезным и необходимым заимствовал много лишнего и вредного, привил интересы, вкусы и привычки, которые испортили наши нравы, извратили понятия, сделали нас непохожими на себя. Этим подсказывалось сопоставление испорченной по западно -европейски новой России с древней, чуждавшейся Западной Европы. Значит, вопрос был перенесен с религиозной почвы на нравственную. Для уяснения дела скажу наперед, что наш век дал вопросу еще новую, третью постановку. Дело не в реформе Петра и даже не в антихристе, а в общих законах исторического развития. Нам пришлось жить общей жизнью с Западной Европой; общение с ней - факт исторической необходимости; ее культура есть высшая форма человеческого развития; быть культурным человеком или народом значит усвоить культуру Западной Европы. Положим, все это так. Но нужно ли при этом культивируемому не западноевропейскому народу усвоять самые формы западноевропейского культурного общежития и для этого повторять все процессы и переломы политические, социальные, умственные и нравственные, какие пережила и переживает Западная Европа, вырабатывая свою культуру? Жить общей жизнью, значит ли жить одной жизнью? Вот в чем вопрос, на который одни отвечают да, другие нет. Как видите, дело пересаживается на новую почву. Как назвать ее? Очевидно, речь идет об историческом процессе, об общих условиях исторического развития, о законах исторического движения, а изучение этих законов, науку о свойствах и условиях действия исторических сил, строящих и движущих людское общежитие, мы уговорились называть социологией. Итак, вопрос о нашем отношении к Западной Европе в наш век перенесен с почвы нравственной на социологическую или, если угодно, философско-историческую.
Сам по себе вопрос о нашем отношении к Западной Европе и в этой, третьей, постановке не имеет ни научного, ни практического интереса, как не имел его и в прежней. Решение его ничего не уяснило и не уяснит нам в историческом процессе, не внесет в историческую науку нового тезиса. С другой стороны, наше отношение к Западной Европе установится, независимо от нашего решения вопроса о нем, силой условий, действующих помимо наших соображений и даже без нашего ведома. Однако этот вопрос, праздный сам по себе, по своему содержанию и цели, не был бесплодным по своим следствиям или действию: он не направлял нашего отношения к Западной Европе, но будил нашу мысль, поддерживал охоту к историческому размышлению, оттачивал наше сознание, и, таким образом, имел воспитательное или образовательное значение. Он был своего рода гимнастикой для наших умов: в жизни не придется лазить и кувыркаться по гимнастическим веревкам, но мускульная выправка, здесь получаемая, очень понадобится в тысяче житейских случаев. Наше отношение к Западной Европе определится не качеством соображений, какие мы внесем в вопрос об этом отношении, а количеством культурных средств, какие мы внесем в самое отношение, степенью нашего самосознания и самообладания, и не нашего только, но и западноевропейского, что уже нисколько от нас не зависит, но чем мы можем воспользоваться или не воспользоваться, а это, как и самая степень нашего самосознания и самообладания, будет зависеть, от нашей привычки обдумывать какие-либо вопросы, задаваемые жизнью, от общего запаса пережитого и передуманного нами. Следовательно, в вопросе об отношении к Западной Европе важно не то, как мы решим его, а то, что мы его решали. Отношение установится, как мы сумеем, а не как решим или пожелаем это сделать, и - кто знает? - может быть, мы сумеем это сделать даже лучше, чем желали. Положим, мы решим подражать Западной Европе. А что если дела пойдут так, что там решат подражать нам? Что тогда станем мы делать с нашим решением? Ведь бывали же случаи, что у поселявшихся среди нас иностранцев мы перенимали то, что они сами бросали, меняя на наше: француженка зимой надевала основательную русскую шаль в то время, когда русские дамы начинали щеголять в легкомысленных французских шляпках, вызывая заслуженный смех в своих догадливых подражательницах.
3. Сущность вопроса в тогдашней постановке: реформа принесла что-то лишнее, не дав нужного. Это нравы, обычаи, понятия, вместо материальных средств и научных знаний.
Как решали вопрос тогда:
1. Княгиня Дашкова я 1780 г. (Записки,с. 172-174). Богдановичи Закон (Соловьев, т. 26 с. 331).
2. Кн. Щербатов - (см. с. 95-96) с идеальной картиной древней Руси (с. 5-16); справедливая и добродетельная верховная власть, основанная на точном законе управления, строго сословный склад общества, умеренный образ жизни и общее благоденствие (тетрадь3, с. 97).
3. Болтин Леклерк, т. II, с. 252 ел. закономерность жизни исторической, логика развития. ГБЛ, ф. 131, п. 12, д. 3, л. 5-11 об. Автограф. Чернила. Л. 13 -Карандаш. Второй набросок [Первая половина 1890-х годов]
Древняя и новая Россия.
Условия влияния высших культур на низшие (размеры влияния и способы усвоения).
Состав цивилизации: 1) элементы общечеловеческие и 2) местные, национальные.
Элементы 1-го рода в их причинной связи и исторической последовательности: 1) знания (наука), 2) мастерства (искусство, техника, прикладные знания), 3) житейские удобства, результаты тех и других.
Элементы 2-го рода, вырабатывающиеся на основе первых, но специально приуроченные к местным и временным условиям, нуждам и потребностям: 1) склад общежития политического и частного (законы, учреждения, экономические и юридические отношения, нравы, обычаи); 2) национальные привычки (домашняя обстановка, пища, одежда , ежедневный обиход), 3) народный темперамент или характер (способ мышления и чувствования и манера выражать то и другое), как результат склада общежития и национальных привычек.
Первого рода элементы - общее достояние человечества, потому что создаются общими свойствами и потребностями человеческой природы, хотя и облекаются в местные национальные формы; вторые - исключительная принадлежность создавшего их народа, недоступная и ненужная для других.
Схема в простейшем виде: что один человек может заимствовать у другого (знания, уменья, удобства и правила жизни, внешние манеры) и что заимствовать невозможно или ненужно (походка, покрой платья, вкусы, привычки, чувства, способности, жесты, гримасы - физиономия).
Но и общечеловеческие, т. е. общеполезные и общедоступные элементы заимствуются неодинаково. Обыкновенно низшие культуры заимствуют эти общечеловеческие элементы высших в порядке обратном их причинной связи и исторической последовательности, начиная с наиболее доступных и непосредственно нужных, т. е. идя от следствий к причинам, от плодов к корням, от житейских удобств к мастерствам, от них к знаниям. Самый способ заимствования становится труднее на каждой стадии: удобства можно просто взять или купить (зеркало, шведских спичек коробку), мастерства надобно перенять механическим навыком (выучиться делать зеркала и спички), знания необходимо усвоить самостоятельным мышлением и изучением. В первом случае человека может заменить автомат, обезьяна, во втором - машина, в третьем он сам должен заменить своего учителя.
Три неправильности в способе усвоения западной цивилизации русским обществом:
1.Общечеловеческие элементы этой цивилизации усвоялись не только в порядке обратном их причинной связи и исторической последовательности, но и с напряжением и успехом, обратно пропорциональным трудности и важности этих элементов: сперва (и успешнее всего) удобства, потом (и с меньшим успехом) - мастерства, после всего (и с наименьшей охотой и удачей) - знания;
2.Вместе с общечеловеческими элементами усвоялись и местные национальные, и притом в разное время усиленнее заимствовались различные элементы: в XVII в. и при Петре преимущественно технические средства и удобства, после Петра и до конца XVIII в. преимущественно увеселения, украшения, обычаи светского общежития, нравы, вкусы, чувства, в XIX в. - понятия, знания, законы, учреждения, убеждения;
3.Пытались распределить труд усвоения различных элементов цивилизации между разными слоями русского общества. Именно высшие слои, наиболее зажиточные и досужие, брали на свою долю преимущественно плоды просвещения; последние, наиболее подготовленные для потребления результаты цивилизации, предоставляя корни и основы ее другим менее состоятельным и более занятым классам. Ученые разночинцы и дворяне-вольтерьянцы второй половины XVIII в. Заботы Екатерины о создании 3-го чина, как проводника науки, и склонность высшего дворянства к философии и искусству. Цвет общества хотел стать только потребителем плодов цивилизации, с тем, чтобы другие были только ее производителями. Неохота вольтерьянцев со многими тысячами крепостных душ заниматься психологией и аллеи вздохов в их парках. Вершина общества хотела сделать своей специальной образовательной задачей потребление, эстетику образования, предоставив средним классам труд, технику просвещения. «Нам - гостинная цивилизации, вам - кухня», - говорил просвещенный дворянин XVIII в. ученому разночинцу, даже дворовому (Записки Дашковой, с. 174).
Из этих неправильностей родились два неудобства, ощутительно сказывавшиеся в ходе нашей духовной жизни в прошлом и истекающем столетии.
1. Заимствуемая цивилизация оставалась у нас без домашних источников питания, не получала самостоятельной обработки, не выходила из тесного общественного круга, имевшего средства выписывать или вывозить ее из-за границы, и с одной стороны поддерживала нашу зависимость от Западной Европы, заставляя нас обновлять заимствуемый культурный запас все новыми и новыми привозами, не делая в него своих вкладов, а с другой питая духовное бездействие, приучая искать готового, без собственного труда, т. е. жить чужим умом. Это все - следствия первой и третьей неправильности и этим надолго установилось наше неправильное отношение к западноевропейской цивилизации.
2. Вторая из указанных неправильностей произвела перерыв в ходе духовной жизни русского общества или разрыв между древней и новой Россией, как у нас было принято выражаться. Усвояя механически и безрасчетливо чужой быт и чужой духовный обиход, одни просто бросали свой быт и обиход, как тяжелый завет темной родной старины, не развивая и не улучшая его в меру новых потребностей и новых образовательных средств, а другие, не решившись на такой перелом, с такой же враждой отнеслись ко всему заимствуемому, и еще крепче уцепились за отживавшую старину, тоже не обновляя и не улучшая ее, со староверческой косностью поддерживая ее ветшавшие обычаи и предания. Так два соседние века поссорились и из древней и новой России вышли не два смежные периода нашей истории, а два враждебные склада и направления нашей жизни, разделившие силы русского общества и обратившие их на борьбу друг с другом вместо того, чтобы заставить их дружно бороться с трудностями своего положения. Старое получило значение не устарелого, а национального, самобытного, русского, а новое - значение иноземного, чужого, немецкого, но не лучшего, усовершенствованного.
ГБЛ, ф. 131, п. 12, д. 3, л. 1-3 об. Автограф. Карандаш. Третий набросок
Болтин и Щербатов. Древняя и Новая Россия.
Любовь исторических писателей того времени к аналогиям. От особенностей их положения и свойства их специальных задач: стали перед трудными явлениями и часто сокрытыми пружинами общежития и не только себе уяснить, но и от других защитить их. Учреждения, обычаи, нравы, понятия, чувства и т. п. Отсюда необходимость разносторонних сопоставлений, исторических аналогий, которые дают тенденциозный вид, субъективную окраску их суждениям и взглядам (современные идеи и старина).
При сопоставлении соврем енных идей и явлений с древними постепенно сложился взгляд на ход нашей истории. Последний плод русской историографии Екатерининского времени и вместе с тем всего XVIII нашего века. На нем двойственная задача: изучение прошедшего в связи с явлениями настоящего - вопрос об отношении древней России к новой; искание апологетического материала в идеализации отечественной старины. Сходство взгляда у оппонентов и влияние поставленного вопроса на общественное сознание и дальнейшую русскую историографию.
Как этот взгляд у Болтина на (Леклерк: т. 2, с. 252, 369) значение старых обычаев.
Цельное и резкое изложение того же взгляда у кн. Щербатова (О повреждении] нравов. Лондон, 1858). Начало. План. Летопись пороков. Взгляд на Петра I: нравственные жертвы военнополитических и культурных успехов (с. 29-30). Взгляд на царствование Екатерины II (с. 79 i); решительное осуждение (с. 92 и ел.). Политическая тенденция в идеале будущего государя (с. 95). Навык к размышлению историческому; моральная и политическая тенденция.
Сравнение Щербатова и Болтина. Один живет в древне-русской старине, ее идеалами и порядками; другой ищет и находит в ней осуществление вечных общечеловеческих идеалов. Один обличает современность во имя старины, другой защищает «старину» от современников во имя разума и правды. Один, изучая современность, осуждает ее во имя старины; другой, защищая старину от своих современников, изучает ее. Один светом старины освещает современные пороки, другой светом современных идей стремится осветить старину.
Внимание одного на новом, его качестве; другой - на старом, покинутом. ... Без нужды бросать свое и заимствовать ненужное («Мысли о России», 23 и 26, 6 п., 7 п., 11, 19 п., 112 щ и 114 и ел. Общие идеи).
ГБЛ, ф. 131, п. 12, д. 3, л. 12-12 об. Автограф. Карандаш.
II. К разделу «Историографические этюды»
В архиве Ключевского сохранился еще один вариант к лекции по русской историографии 2-й половины XIX в., который публикуется ниже:
Введение в курс лекций по русской историографии 2-й половины XIX в.
Около 1902 г.
Русская история не занимает особенно видного места в ряду умственных интересов русского образованного общества. Интерес к ней посредственный, живой, но сдержанный, ближе к недоумению, чем к равнодушию: источник его в естественном любопытстве ко всему родному, отечественному, между прочим и к отечественной истории, но без отчетливой мысли, на что бы еще она могла понадобиться. Такое отношение объясняется различными причинами, заключающимися частью в характере русской истории, частию в состоянии русского общества, а также в некоторых общих условиях, независимых ни от русской истории, ни от русского общества.
Здесь прежде всего имеет значение интеллектуальное расстояние, какое лежит между научно-историческим знанием и общественным сознанием. Чтобы проникнуть в общественное сознание и в нем укрепиться, научно-историческая идея должна встретиться с умственными или практическими потребностями общества, найти себе место в ряду средств, к которым оно обращается для разрешения занимающих умы вопросов или ставших на очередь житейских задач. Такая встреча возможна при двух условиях: если идея получила разработку, приспособленную к обычным способам усвоения идей общественным сознанием, и если само общество подготовлено к историческому размышлению, как практически полезному средству общежития. Но оба эти условия не всегда бывают налицо и второе нередко отсутствует даже при наличности первого. Мысль об истории, как руководительнице жизни, высказана очень давно и довольно распространена; но она чаще появляется в обороте мнений, как хорошая сентенция, чем применяется в житейском обиходе, как испытанное правило. Наиболее привычные способы обращения к истории за практическими указаниями скорее укрепляют сомнение в ее пользе, чем научают правильно ею пользоваться: так, в спорах оба противника нередко с успехом подбирают примеры из истории для оправдания тенденций, непримиримых не только друг с другом, но и с здравым рассудком. Благодаря тому эта отрасль знания больше служит средством для пополнения или исправления общего миросозерцания отдельных мыслящих умов, чем руководством для практического устроения общественной жизни.
Но бывают моменты, когда в обществе обнаруживается усиленная наклонность к историческим справкам, пробуждается интерес к прошедшему более серьезный, чем обычное любопытство к делам минувших дней. Тогда люди, силясь уяснить себе связь и характер текущих явлений своей жизни, начинают спрашивать, откуда эти явления пошли и к чему могут привести. Когда, например, в обществе почувствуется, что привычный ход дел, составляющих ежедневное содержание жизни, начинает колебаться и расстраиваться, обнаруживать в себе противоречия и создавать затруднения, каких прежде не ощущали, - это значит, что условия жизни начали приходить в новые сцепления, наступил перелом, стало складываться новое положение. Тогда рождается потребность овладеть ходом дел, получивших неудобное направление как-то нечаянно и самопроизвольно, «в силу вещей», как принято выражаться о явлениях, возникающих без участия чьей-либо сознательной воли. Чтобы освободить свою жизнь от такого стихийного характера и дать разумное направление складывающейся новой комбинации отношений, люди стараются выяснить цель, к которой эту комбинацию желательно было бы направить, а эта цель обыкновенно составляется из совокупности интересов, господствующих в данную минуту. Логическая потребность в целесообразности и обращает умы к прошедшему, где ищут и исторического оправдания всплывшим наверх интересам, и практических указаний на средства к достижению намеченной цели. Люди нередко и нечувствительно сбиваются с прямого пути, недостаточно часто оглядываясь назад; но они начинают усиленно оглядываться назад, чтобы вернуться к потерянному направлению, когда другие признаки, обыкновенно неудобства кривого пути, не дадут им почувствовать, что они сбились с прямого. В усилении исторической любознательности всегда можно видеть симптом пробудившейся потребности общественного сознания ориентироваться в новом положении, создавшемся помимо его или при слабом его участии, а это пробуждение в свою очередь свидетельствует, что новое положение уже достаточно упрочилось и раскрылось, чтобы дать почувствовать свой характер и свои последствия. Общественное сознание тем и отличается от личного, что последнее обыкновенно идет от установленных причин к возможным последствиям, а первое, наоборот, расположено от данных последствий восходить к искомым причинам.
ГБЛ, ф. 131, п. 12, д. 2, л. 40-41 об. Автограф. Чернила.
III. К Курсу "Новейшя история Западной Европы в связи с историей России."
В ГБЛ (ф. 131, п. 2, д. 2) хранятся два варианта плана этого курса 1893-1894 гг. - черновой, написанный карандашом на двойном листе (18X22,2 см), и чистовой, написанный чернилами на двойном листе (21,8X28 см), правка и приписки карандашом. За основу публикации взят чистовой экземпляр. Разночтения учтены в подстрочных примечаниях.
В архиве Ключевского имеются, кроме того, конспекты и черновые записи к абастуманскому курсу «Новейшая история Западной Европы в связи с историей России»: конспект «О Екатерине II - Александре II», наброски по отдельным странам и темам (например, «Наполеон», «Борьба народностей в Австрии. Надежды на единство на неопределейный срок» и др.), планы, выписки из источников и другие черновые материалы (ГБЛ, ф. 131, п. 2, д. 3, 5; ОРФ ИИ, ф. 4, оп. 1, д. 92). Существует и архивная копия Барскова: «Павел I, Александр I. Записки по всеобщей и русской истории» (ГБЛ, ф. 131, п. 2, д. 1).
План курса 1
[1893-1894 гг.]
1. Европа перед революцией
Предстоит обозреть исторический период от начала Французской революции прошлого века до 1881 г. Примыкая к нашему времени, как непосредственному своему продолжению, этот период условливает особое к нему отношение изучающего.
В пределах этого периода предметом изучения послужат внутренние устроение и внешние отношения государств, преимущественно европейских (политическая история).
В кругу политических явлений этого периода усиленное внимание будет обращено на внутреннее устроение русского государства и на его отношения к государствам западноевропейским. Уяснение этих отношений, активных и пассивных, а также и условий, их устанавливавших или колебавших, составит особую задачу обзора при общих целях исторического изучения.
Французская революция произвела крутой перелом в этих отношениях: благодаря ей усилилось участие России в делах Западной Европы и в то же время стало изменяться направление западноевропейского влияния на Россию, становилось даже заметно его ослабление.
Политическое положение Европы перед революцией создавалось преимущественно взаимными отношениями четырех великих континентальных держав, которые оказали и наибольшее влияние на ход событий революционной эпохи, именно Австрии, Пруссии, России и Франции. Три черты особенно заметно выдавались в этом положении: 1) значение, какое давали Австрии династические связи Габсбургов, 2) преобладание России и Пруссии в международной политике и 3) влияние Франции на нравы и образ мыслей европейских обществ при упадке ее значения в международной политике.
Влияние Франции на Европу перед революцией выражалось преимущественно в действии, какое производила на умы так называемая французская литература Просвещения; она широко распространяла мысли о неудовлетворительности существующего порядка и планы всестороннего его преобразования (краткий очерк направления, распространения и влияния этой литературы вне Франции).
С стремлениями этой просветительной литературы тесно связаны были преобразования, предпринятые во второй половине XVIII в. многими европейскими правительствами, в том числе и русским; в некоторых странах эти реформы не удались, в других существенно улучшили государственное устройство и положение народа, нигде не сопровождаясь разрушением существующего порядка (краткий обзор эпохи и системы «просвещенного абсолютизма»).
2. Франция перед революцией
В духе просветительной литературы предприняты были преобразовательные попытки и в самой Франции; но здесь мирная и законная реформа, начатая, как и в других странах, сверху, по почину правительства, не только не удалась, но и вызвала насильственное движение снизу и привело к революции, к разрушению существующего государственного порядка.
Эта разница в ходе преобразовательного движения на родине просветительной литературы сравнительно с другими странами Европы, происходила от того, что во Франции мирная правительственная реформа встретила особые препятствия: 1). в государственном порядке, 2) в настроении общества.
Ближайшие причины революции
Людовик XVI (1774-1793 г.) наследовал от деда государственный порядок, исполненный противоречий и анахронизмов: Франция представляла собой монархию с верховной властью, неограниченной на деле, но стесненной по закону, некогда популярной, но потом утратившей авторитет и доверие, с сильно централизованным управлением, но с тяжелыми и устарелыми остатками феодализма, с крайне расстроенными финансами и дурно настроенным общественным мнением.
Безделье дворянства, высшего общества. Салонная жизнь большого света. Causerie. Философия - поставщица материала, провианта для causerie. Потому философы - светские люди; книги - для светского общества, - особый стиль, галантный, увлекательный, текучий, остроумный. Потому философия водворяется в салонах: легкий стиль, простой способ решения мудреных вопросов; приправы - шутка и нескромность. Философия здесь - гимнастика ума и лакомство беседы. Чем прянее новость, пикантнее, тем охотнее за нее. Успех самых крайних теорий: праздные обыкновенно любят пересуживать деловых; хула правительства и церкви - любимая тема салонов. Безверие салонов, материализм, либерализм - оппозиция противоправительственная. В этом свете успех крайних идей Руссо. «О происхождении неравенства людей» (1753). «Contrat» (1762). Идеи перешли из гостиной в переднюю, оттуда на улицу.
Среднее сословие: сначала устранялось от государственных дел - то дело короля. Но потом оно с Кольбера богатеет; одолжает государство при Людовике XIV. Риск этих ссуд; потому начинает интересоваться государственными делами. Богатея, сближается с знатью. Беднея, знать сближается с ним. Цивилизуется, образуясь. Становится светским; чувствует себя ровней знати. Тогда начинает тяготиться привилегиями знати. Тут в его умы проникают учения, отвергающие привилегии, теории равенства и народовластия - Руссо в моде. Ему хочется вмешаться в управление из-за государственных облигаций. Руссо о полновластии народа, и сословие решает, что оно - народ и революционер готов: революцию и начал tiers. Страх за свои деньги родил страсть к власти. Оппозиция в салоне и в магазине. Народ. (Гейссер, .с. 9).
Общество во Франции, частью под влиянием этих противоречий государственного порядка, усвояло наиболее отвлеченные и крайние учения просветительной литературы, которые с особенным успехом проводил Ж.-Ж. Руссо (Краткий разбор политических трактатов Руссо.)
Среднее сословие (tiers-etat) во Франции, богатея и становясь образованнее, все живее чувствовало неудобства действовавшего государственного порядка и впечатлительно воспринимало новые учения о равенстве, свободе и народовластии, привыкая к мысли, что оно - народ, а не сословие только.
Из политических затруднений и литературных увлечений сложилось во Франции общественное мнение, подозрительное и притязательное, ничем недовольное в государстве и всего требовавшее от правительства, способное скорее затруднить, чем облегчить мирную правительственную реформу.
3. Преобразовательные попытки во Франции (при Людовике XVI) и созвание государственных чинов
Нерешительные преобразовательные попытки Людовика XVI усилили недовольство и брожение умов.
Министры Тюрго и Мальверб (1774-1776) составили широкий план реформ с целью устранить противоречия и анахронизмы в государственном порядке, устройством земских собраний привлечь общество к участию в управлении, уравнять сословия отменой привилегий, облегчить народный труд и привести в порядок финансы; привилегированные сословия и парламент восстали против этого, и король уступил им.
Такая же участь постигла и более осторожный план Неккера (1776-1781), который пытался бережливостью восстановить равновесие в бюджете и гласной финансовой отчетностью поддержать государственный кредит.
Калонн (1783-1787) оставил экойомию, обратилсй к новым займам, расточительностью уронил кредит и, истощив наличные средства, призвал на помощь нотаблей, которые во всем отказали.Ломени де Бриенн (1787-1788) пытался провести новые налоги и займы с помощью парижского парламента, сделав либеральные уступки, но парламент отказал в своем согласии; правительство попыталось преобразовать парламенты, но за них стали дворянство, духовенство, провинциальные собрания, даже низшие классы; правительство уступило.
Эти колебания вовлекли народ в борьбу властей, не поправив положения дел, и привели к последнему средству - созыву государственных чинов (Etats generaux - 5 мая 1789 г.).
Такие же колебания помогли государственным чинам вступить на революционный путь. По числу и господствующему настроению депутатов в собрании преобладало третье сословие. Правительство не приняло мер, чтобы руководить собранием. В вопросе о совместных заседаниях и поголовном голосовании третье сословие взяло на себя инициативу решения, объявило себя Национальным собранием, представительством всего народа, и присвоило себе верховную власть в вопросах о налогах и государственном долге (17 июня). Этим решением оно и начало революцию.
На заседании 23 июня король отменил постановления собрания 17 июня, указал депутатам программу реформ и приказал собранию разойтись, чтобы впредь совещаться раздельно по сословиям; третье сословие не послушалось, и король уступил. ГБЛ, ф. 131, п. 2, д. 2, л. 1-2 об. Автограф. Чернила. Л. 3-4 - Автограф. Карандаш